А. Г.: Но и сейчас свободный стих русский читатель (я говорю о серьезном читателе), воспринимает хуже, чем равного качества регулярные стихи.

Но, как мы видим, "освобождение" стиха не ограничивается ликвидацией рифмы, стихотворных размеров, а заодно и запятых. Подчас оно ведет к полной бесформице, и самые тонкие ревнители формы оказываются ее убийцами.
В поэзии происходит то, о чем говорит Тютчев в стихах о лютеранской церкви, упростившей до бедности свой обряд и обстановку:

Русский язык в этом отношении куда пластичней. Чуть ли не все слова могут меняться местами в предложении. Слова длиннее английских, поэтому трехсложники распространены почти так же, как и ямб с хореем, да и четырехсложники (пеоны) сплошь и рядом удаются. То есть стих весьма вариативен. А если добавить сюда возможность нарочитого “расшатывания” метрического стиха за счет пропуска-добавления внесхемных слогов, как это происходит в получившем в последние годы распространение акцентном стихе, ну, например, у Олеси Николаевой:

Кроме того, рифма играет роль в образовании строфем, замкнутых и закованных строф, тех двустрочий, трехстрочий, четырехстрочий и т. д., из которых, как из блоков, создается весь объем стихотворного произведения. Согласно формальной конвенции, содержание, как правило, не может быть ни меньше, ни больше строфы.

Провинция выглядывает из норки, как испуганный полевой зверок.
А столица,
накапливая постепенно впрок
европейскую спесь и легкий американский жирок,
начинает собой гордиться...
– то станет понятным, что обновление поэтической формы вполне возможно и в рамках “регулярной” поэзии.