А. Г.: С твоей точки зрения, это один и тот же процесс, писать верлибром и
писать организованное, рифмованное, ритмическое стихотворение? Меня интересует
вопрос психофизиологии творчества.
Вместе с Буричем идею свободного стиха отстаивал Вячеслав Куприянов, интересный
поэт. Он был, пожалуй, единственным в советские времена, чьи верлибры издавали
книгами, – у остальных, я говорил, только вперемежку с благонамеренной
силлаботоникой.
2.
Меркнут знаки Зодиака над просторами полей. Спит животное Собака, дремлет птица
Воробей. Толстозадые русалки улетают прямо в небо, руки крепкие, как палки,
груди круглые, как репа. Ведьма, сев на треугольник, превращается в дымок. С
лешачихами покойник стройно пляшет кекуок. Вслед за ними бледным хором ловят
Муху колдуны, и стоит над косогороми неподвижный лик луны...
А. Г.: Ну а сам-то ты почему пишешь в основном верлибром? Не потому же, что не
умеешь рифмовать? Почему такой выбор? Да и свободный ли это выбор, каждый ищет
свое?
Конечно, можно говорить о паузе между опытами Серебряного века и новой
востребованностью верлибра в 1960-е – 80-е. Отчасти этот перерыв правда связан с
идеологией, с агрессивно-примитивной советской эстетикой. Но я не уверен, что
дело только в них. В американской поэзии, если я верно понимаю, тоже пролегла
изрядная пауза между Уитменом и повальной верлибризацией последних десятилетий.
Во всяком случае, у нас верлибр в ХХ веке оказался не единственной – и далеко не
самой распространенной – формой модернизации стиха не только по идеологическим
причинам. В свободной от такого давления эмигрантской поэзии его и вовсе
практически не было.