Первое и главное - работа оформления на глубинном уровне восприятия. Человек
открывает глаза и видит текст. Если он видит прямоугольную и вытянутую
вертикально форму, он тут же просекает: ага, это стихи, - и речевой центр его
изготавливается на ритм. Точнее сказать, человек-то сам - ничего не просекает на
самом деле, за него это делает подсознание. Правое полушарие ожидает работы,
левое расслабляется. Даже если это будут белые стихи или верлибр - всё равно в
первую очередь будет определяться ритм. И даже если его в тексте принципиально
не будет - всё равно упрямое подсознание будет елозить глазами туда-сюда,
оценивая цезуры и паузы. Только вслед за этим процессом пойдёт осознавание
смысла и восприятие стихотворения в цельности.
Иной вариант - текст оказывается сильно вытянут по горизонтали, заполняя собой
всё отведённое пространство по ширине. "Проза", - определяет подкорковый
секретарь и машет флажком левому полушарию - мол, тут надо вникать в смысл,
валяй, вкалывай. Речевой центр тут не нужен, слова определяются не звучанием, но
смыслом - и воспринимаются целиком как единые знаки.
Да и на Западе свободный стих ("vers libre") существовал задолго до Гийома
Аполлинера.
Но и в "Пророческих книгах" Блейка, где каждый стих подчинен особому складу и
размеру, и в широких, освобожденных от всех метрических канонов строках Уолта
Уитмена есть какая-то, хоть и довольно свободная, музыкальная система, есть
усложненный, но уловимый ритм, позволяющий отличить стихи от прозы.
А у Маяковского - при всем его новаторском своеобразии - стих еще более
дисциплинирован, организован. В последние же стихи этого поэта-оратора ("Во весь
голос") торжественно вступают строго классические размеры:
Что до меня, то “механизм” почти тот же, что ты назвал, говоря про
силлаботонику. Только вместо строчки или строфы фиксируется первоначально некая
“поэтическая идея”. У меня есть верлибры, которые я писал по два, по три года,
добавляя по строчке, по слову, но “идея” уже изначально была... При публикациях
я стихи не датирую, а для себя помечаю даты – и как раз не временем завершения,
отделки, а моментом появления первого наброска, в котором и содержится замысел.
Вот, например, не так давно у меня вышла в “Вестнике Европы” поэма об Иване
Мичурине – опыт написанной свободным стихом сюжетной поэмы. Так вот, меня
Мичурин заинтересовал, когда я побывал в его доме в Мичуринске. А потом был
момент, когда я понял, как это должно быть: у меня всего три слова было, и эту
дату я под ними поставил. А потом писал два с половиной года. В этих трех словах
и содержалась поэтическая идея, хотя ее сложнее сформулировать, чем в случае с
ритмическим стихом: там в строке разом задается и настроение, и темп, и ритм.
Здесь задается, я бы сказал, соотношение образов, и ты этот момент четко
ощущаешь. А потом это стихотворение растет, как дерево... Я его пишу точно так
же, как писал бы ямбом или хореем, только обычно гораздо дольше. Хотя бывают
случаи, когда оно возникает сразу почти целиком. Но это редко.
Или у Бродского. "Я вас любил, любовь ещё (быть может, что просто боль) дырявит
мне мозги. Все разлетелось к черту на куски"....
А. А.: В сущности, один и тот же процесс. Он состоит, если условно расчленить
(на практике это, разумеется, нерасчленимо), из момента поэтического восприятия
мира – и из воплощения его в слова, которые этот образ запечатлевают и делают
потом доступным читающему. У одного это поэтическое облако оформляется
верлибром, у других ямбом, амфибрахием... Только у верлибриста, я думаю, тон
задает первая сторона процесса, а у пишущего в традиционной манере – вторая.