Недаром в большинстве зарубежных стран поэты теряют или не находят читателей. Стихи мало и редко издают, и влияние их на жизнь ничтожно. Да, в сущности, поэт-индивидуалист и не рассчитывает на то, что его поймут многие. Его стихи - это такие радиоволны, на которые в лучшем случае могут настроиться очень редкие радиолюбители. А в худшем случае единственным их читателем оказывается сам автор.

А. А.: Ну да: формализм и все такое. Жутко боялись. Меня, например, до середины 80-х как поэта не печатали. Пока я, еще юнцом, писал обычным манером, так целый “подвал” в “Комсомолке” набрали. А только я перешел на это самое, на “западную отраву”, – так сразу точка. Повертит редактор рукопись, даже вздохнет бывало – и глазки в сторону. “Вы уж нам лучше что-нибудь другое принесите...” Это было для них как джаз, как брюки-дудочки... Так что новые верлибры мы только в переводах читали, это допускалось. Была замечательная такая серия “Современная зарубежная лирика”, это через нее переводные верлибры входили в поэтический обиход. Там был редактором Владимир Бурич – сам изумительный поэт. Вот он-то в новое время и был, я думаю, первый настоящий:

Сам я, кстати, не замечаю и не выделяю верлибров: мне это совершенно все равно. И это не вчера началось. Помню, в детстве мне очень нравилось стихотворение Евгения Винокурова (кстати, чуть ли не единственного из советских поэтов, создавшего свою полноценную версию свободного стиха) “Марс”:

По степени авторства все виды литературного текста можно расположить в следующем порядке:
1. Либрическая стихотворная непоэзия и поэзия.
2. Либрическая прозаическая непоэзия и поэзия.
3. Конвенциональная прозаическая непоэзия и поэзия.
4. Конвенциональная стихотворная непоэзия и поэзия.

Очевидно, строгий и точный размер был нужен ему для того, чтобы выделить в потоке современного, грубоватого, подчас озорного просторечья торжественные строчки, обращенные к будущему.
В этом сочетании вольного стиха с правильным стихотворным размером есть своя новизна. Маяковский и тут остается новатором.