Я даже помню тот миг, когда меня осенило. Был февраль 1970 года, я шел среди
сугробов по Арбату, и, как сейчас помню: в стеклянной будке сидел
мальчишка-чистильщик обуви и читал толстую книгу, кажется, “Три мушкетера”, и
шел снег... И во всем этом был какой-то поэтический смысл: сложилась картинка,
которая тут же юркнула куда-то, исчезла, будто нырнула в сугроб. И я понял, что
вся штука в том, что ее словесный эквивалент уже обладает ритмом, и ритм этот
значим и непереводим ни в какой заданный размер, а если его не мучить, то и эта,
и любая другая “картинка” – запишется словами, и все сохранится. Я попробовал. С
тех пор я пишу верлибром.
А. А.: Помнишь в “Литературных мечтаниях” молодого Белинского фразу про то, что
“поэзия на нашей почве – растение не туземное, а привозное”? Это он как раз имел
в виду силлабические и силлаботонические стихи, которые действительно были
“завезены”: первые – Симеоном Полоцким из польской традиции, вторые –
практически одновременно разработаны Тредиаковским и Ломоносовым по образцу
немецких. Но если брать “природную”, домонгольскую (и при монголах еще
длившуюся) русскую поэзию – “Слово о полку Игоревом”, “Слово о погибели русской
земли” – то это самый что ни на есть “верлибр”. Кстати, бытовали тогда и
рифмованные стихи, раешник, но это скомороший, “низкий” жанр. А “высокая” была
именно “верлибром”. Правда, современные стиховеды называют его “предверлибром” –
они рассматривают “настоящий” свободный стих только как оппозицию регулярной
поэтической речи. Возможно, для конкретных поэтов-модернистов дело обстояло
именно так: в противопоставлении традиции. Но общие законы поэзии, которые
позволяют писать свободным стихом, я думаю, те же самые, что привели к его
возникновению и в Древней Руси, и вообще на заре человечества. Так ведь писалась
ранняя поэзия многих народов, да и в Библии – в тех частях ее, которые ближе к
поэтическому тексту, как “Песнь песней”, – мы его находим.
Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно, -
В руке не дрогнул пистолет.
Это совершенно не избавляет нас от необходимости просвещать. Часто заходишь на
какое-то стихотворение, пишешь «плохо», а к тебе с претензиями – мол, настоящих
чувств не понял, плачущей душе не протянул «дарительный перст». Не знали о таком
персте? Вычитал в одном шедевре. Прямо здесь, на стихире.
В определенном смысле писать верлибром сложнее. Традиционные стихи прокладывают
“рельсы” не только читателю, но и автору: сама работа с размером, подбор рифмы
часто ему подсказывают – это своеобразный “brain storm”, где стимулом
оказываются размер и рифма, они “сами” порождают новые образные ходы, которых
изначально в голове не было. Думаю, когда Бродский говорил, что “пишущий
стихотворение пишет его потому, что язык ему продсказывает или просто диктует
следующую строчку” и что “поэт... порой оказывается очень удивлен тем, что
получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его
заходит дальше, чем он расчитывал”, – он описывал именно этот вот процесс. И,
боюсь, принимал за “диктат языка” – “диктат” силлаботоники.